Галина Солуянова
Люди, неоднозначные и трудолюбивые, милосердные и терпеливые, к коим принадлежит Марк Давидович Сергеев, остаются в человеческой памяти надолго. Это связано, думается, с тем, что, обладая собственным дарованием, он жил во благо других творческих личностей, поддерживая и развивая их способности и профессионализм, а также создавая им благоприятные бытовые условия. Не всеми эта установка Марка Сергеева была принята по-божески и трактовалась иногда примитивно. Но не об этом речь, а о том, что, живя в Иркутске, большая часть времени Марком Давидовичем тратилась собственно на общественную деятельность. И судя по записным книжкам, изданным Иркутским областным Фондом А. Вампилова уже после ухода из жизни Сергеева, его творческая лаборатория в полной мере пополнялась зарисовками, размышлениями, замыслами в тот период, когда он находился в пути.
Недаром датированная 60-ми годами практически начинает книжицу вот эта мысль: «...из невостребованных тайников души, из заброшенных блокнотов и никчемных почеркушек на клочках бумаги рождались вдруг диссертации, книги стихов и гениальные открытия».
И перелистывая далее страницы, встречаем:
Жизнь похожа на сито.
Это круг нашей жизни,
на которой натянуты дни,
и насыпаны в сито
все заботы и помыслы,
все слова и дела.
А далее – наблюдение, приветом из 60-х прошлого столетия, но так явно созвучное веку сегодняшнему: «Снеготаянье в городе было пущено на самотек…»
Уже весна над почками шаманила,
когда ворвался в город снегопад –
все, что зима зимою прикарманила,
Она сейчас вернула невпопад.
Уже апрелем улицы натоплены,
но, все нарушив правила игры,
ложится снег на лужи и на тополи,
заваливает сонные дворы.
Конечно, он много и, думаю, с удовольствием ездил: по области, по многоликим советским республикам, по странам соцлагеря. Творческие командировки обогащали, подзаряжали новыми эмоциями, человеческим общением, сравнительным анализом. Все это придавало новый импульс поэтическому процессу. География поездок была широка и многолика, судя по текстам, оставленным в записных книжках:
Чита. Могоча.
«Могочая кочка».
Слушал о Канаде, о Ливане я,
целый день в Кремле я заседал.
Вечером в гостинице вливания
неплохой закуской заедал.
***
Я живу в отеле «Азия»,
Проживаю словно Бог.
Девять дней прожил в экстазе я,
На десятый – занемог.
Пока в музее три усадьбы,
есть что любить и что беречь.
Среди этих миниатюр вкрапливается: «Мемориал. Время ладони свои у Вечного греет огня». Отношение фронтовика Гантваргера (Сергеева) к святому чувству человека, стоящего у памятного места, находящегося либо в самом Иркутске, либо в центре России, либо за ее пределами, – казалось бы, по-мужски неэмоционально. Но при этом чувствуется такая боль, такое знание правды про ЭТО, что хочется тоже помолчать, несуетно вспомнить о тех, кто уже никогда не вернется с полей войны.
В Тюмень на недельку скатаюсь,
На вечер слетаю в Читу…
Скитаюсь по свету, скитаюсь –
Сто тысяч дорог на счету.
***
Париж. Ресторанчики смотрят на улицу. В стеклянных коробках, завершающих уличную часть, все стулья вечером повернуты лицом к улице. Улица и рестораны взаимно вежливы.
И опять неизбывная боль…
Ах, солдаты, солдаты,
Не медок ремесло.
Сколько нашего брата
По земле разнесло.
В чахлых рощицах ржавых
Нас роняла война,
И у той переправы,
Где вода холодна.
Ах, солдаты, солдаты,
В гимнастерках народ,
Сколько нас неженатых
До невест не дойдет…
Завершаются войны,
Над окопами – сад.
Только память невольно
Все назад, все назад.
Эта связь солдата Гантваргера с теми, кого нет, зацементирована местоимением НАШ: «нашего брата», «нас роняла», «нас неженатых». Это позиция совестливого человека, чувствующего «без вины виноватость»: ОНИ погибли, а Я остался…
Сегодня многие из нас под этой «Бессонницей» и под этим четверостишием подпишутся: и письма пишем, и «их» все больше на свете том. Во множестве ушедших – незабвенный МАРК ДАВИДОВИЧ СЕРГЕЕВ. Но пока он еще в пути…
И опять о работе, нелегкой работе ответсекретаря:
Мы поддержали молодых:
коленкой дали им под дых!
***
Каждому совершенно необходимо, чтобы рядом с ним был хоть один человек, который бы им восхищался и принимал его без придирок таким, каков он есть.
Но есть и свои ЗАМЫСЛЫ…
Этот город появился вдруг. Вчера еще не было, а сегодня вот уже есть. Точно вывалился он внезапно из небесного лона на эту холмистую пустошь, лежащую среди леса, вывалился со своими колченогими улицами, пожарной каланчой, старинными, с претензией на красоту, особняками и всем прочим.
Должно быть, кто-то из первожителей его наблюдал эту апокалиптическую картину, разверзлись хляби небесные и полетели вниз, обрывая пуповину, добротные и плюгавенькие избы, каменные трактиры, казармы и полицейские участки и даже музей с единственной на земле уникальной коллекцией спичечных коробков и с названием «Дары Прометея». Тут же явился какой-то небесный водопроводчик и подключил к городу две реки. Одна втекала в небольшое круглое озеро, другая пышно вырывалась из него. Должно быть, тот же первожитель и дал городу имя – Небеснохлябск. Иначе откуда бы явилось такое название?
Те, что поселились на холмах, повыше, получили прозвание «небесцы», а детей уж звали нежнейше – «небесята». Те же, что расположились в долине, довольно влажной, именовались «хлябцами»… а дети – «хлябушками»…
И встречается вдруг вот это…
Что это за ночной диалог? Марк Давидович говорит со своим Я, с собой молодым, со своим воображаемым ровесником? Непростые думы, а ведь ему на ту пору всего 63 года. Но далее в записных книжках шикарное наблюдение…
– Счастлив художник, что может взглянуть на себя глазами пришедшего на смену ему поколения.
И опять мотивы родины…
Встал день. Светло и сухо,
и солнце – на траве.
Луна, как божье ухо,
белеет в синеве.
Еще не скоро вечер,
но в небесах, вдали,
приятно слушать речи,
летящие с земли.
Годы, ставшие большим испытанием для огромной страны, которой сделали политико-экономическую операцию без наркоза, и народ вынужден был в который раз в кровавых муках выживать.
Погиб поэт. И все-таки не верьте,
он не сражен убийцей наповал.
За смертью начинается бессмертье.
Увы, Мартынов этого не знал.
В этой смуте не всяк выживает,
обращается слава в позор…
Я – канва, по мне жизнь вышивает
беспощадный и странный узор…
***
В разоренной и нищей обители
мы, под шум атакующих масс,
все считаем, кого мы обидели,
кто обидел нас.
И с упорством, достойным Манилова,
все мечтаем и ночью и днем:
вот отыщем врага опостылого,
изничтожим – тогда заживем.
***
В метро досыпают рассветные сны усталые люди усталой страны.
***
Сергеев – все. Закончилась Москва,
Одна тоска сменяется другою,
Куда идти нелепому изгою –
Искать спасенья и ловить слова.
Жизнь Марка Сергеева шла на ходу, но ни сам он, ни мы, окружавшие его, даже и не думали об этом: столько в нем было энергии, задумок, полетов «во сне и наяву»…
Над океаном – облака,
Над облаками – облака,
И выше – тоже облака,
Еще в три слоя,
А я лечу издалека
Внутри большого челнока.
***
А вчера я услышал в эфире
золотые для сердца слова:
«Наша мафия – лучшая в мире»,
обогнала она США.
***
По-американски еще 10 сентября, а по-русски – 11-е. Вот когда мы обогнали Америку!
И уже почти совсем на исходе…
К вам протягиваю руки,
Все хочу в душе сберечь,
Эти улицы разлуки
И бульвары первых встреч.
***
Я день за днем прощаюсь с кем-нибудь –
с приятелем, родным, знакомым, другом,
газеты в руки я беру с испугом:
боюсь в квадраты черные взглянуть…
***
Когда уйду я в мир иной,
то не один уйду – с женой.
И средь небесных райских буден
мне с ней вдвоем приятней будет.
Завершился жизненный путь не только Марка Давидовича Сергеева, но и его милейшей жены, ставшей составителем этих записных книжек, Ольги Августовны Гантваргер. Но в Иркутске и во многих городах их помнят. Мы с вами делаем это всегда.